Последний дозор (попытка рассказа)

Посвящается новгородским

первопроходцам русского Севера

Глянули звезды. Закуржавевший лес вокруг Моиславовой горки безмолвно спал едва укрытый свежим снежком. Ни звериный крик, ни птичий посвист не нарушали морозной тишины январского вечера.

Устроившись на вершине горы, Полюд всматривался туда, где три дня назад встала река. Он не видел вогульских упряжек, не слышал скрипа их нарт, окриков погонщиков и хриплого дыхания их оленей, но он чувствовал речную долину чутьем острее звериного и знал - они где-то на подходе к его заставе.

Смолистые еловые поленья, уложенные кучей на горе, ждали своей минуты, чтобы взметнуться пламенем спасительной лампады для защитников далекой крепости, единственного оплота русской земли среди бескрайнего таежного моря и его воинственных обитателей.

Опираясь на огромных размеров клевец, Полюд смотрел в леденящую темноту, ожидая неизбежной встречи с давним противником. Все приготовления были окончены, и близость боя сняла тяжесть с сердца и очистила мысли. Даже рукоять молота, испещренная рунами, казалась, грела руку, хотя оружие целиком было выковано из редкого и потому драгоценного болотного железа, которое нынешние мастера называют небесным.

Давным-давно этот молот среди других трофеев привез в Новгород с Югры воевода Прокоп, ходивший туда на промысел с ватагой устюжанской голытьбы. Вспомнилось Полюду, как на Торгу городские да посадские мужики пытались помахать этим молотом, да так он был тяжел, что не нашлось охочего молодца чтобы им владеть. Полюд тогда был послушником Аркажского монастыря и единственным человеком, кому молот лег в руку и оказался по плечу.

А вскоре монастырь был забыт, и Полюд очутился на берегу далекого Студеного моря в Полунощных горах среди таких же искателей удачи: боярских детей, бывших дружинников и беглых холопов. Вспомнил Полюд и первый бой у шаманского городища куда привел их накануне выслеженный ватажниками вогульский караван. Лютой была та сеча, и никому не было в ней пощады. От ударов Полюдова молота разлетались в щепки нарты,  ломались щиты, обитые толстой кожей морских зверей, падали как подкошенные столбы с вогульскими чамьями. Жестоко отомстили им идолы-менквы, сокрушенные в священной сосновой роще, куда шаманы приносили сокровища. Ни один человек не вернулся в Новгород с богатой добычей, не справил Полюд по обету серебряное паникадило для Никольского собора, всех, кроме него, Полюда, забрали к себе духи гор, рек и тайги.

Иногда Полюду казалось, что он не новгородский парень и родился здесь, а прежний Полюд, гуляка, бражник и гроза кулачных боев на Великом мосту, умер вместе со своими товарищами, угодившими в морок после боя на городище.

Резкий порыв ледяного ветра прервал воспоминания, а через мгновение налетел снег, скрыв ярко мерцавшие звезды. Враз ожил лес, снежные вихри качали деревья, скрипевшие так, будто силились что-то сказать на древнем забытом языке. Ветер могуче трубил в каменных останцах и нижних скалах, забрасывая вершину горы снежной крупой. В белой кутерьме напротив Полюда возникла, словно соткалась бурей из прозрачного полотна, огромная голова в остроконечной меховой шапке, с бородой и вогульскими чертами лица, глаза ее были закрыты, а губы безмолвно шевелились. Страха не было - давно живя у Каменного пояса, Полюд насмотрелся и наслушался всякого и привык ничему не удивляться. Едва он поднял руку, чтобы осенить крестом снежное видение, как клевец выскользнул из ладони, облаченной в кольчужную рукавицу и Полюд, почувствовав сильнейший удар в грудь, повалился навзничь.

Сколько пролежал он в снегу на вершине горы, Полюд не знал. Очнувшись, он безуспешно шарил окоченевшими руками в поисках молота, но увидел лишь давно прогоревший сигнальный костер, его угли уже затянуло снежком, а место вокруг растаяло на сажень. Дозорное дело с чей-то  помощью успешно исполнилось.